«Не сотвори себе Серебрякова»: ирония судьбы в чеховской драме
Рецензия на спектакль Анатолия Праудина «Дядя Ваня» в Омском драматическом «Пятом театре»
Режиссёр сознательно избегает привязки к конкретной эпохе, размывая время действия где-то между концом XIX века и концом XX. Это не просто стилистический приём, а глубинная метафора переходного состояния, когда старые ценности рушатся, а новые ещё не сформировались.
Сценография Владимира Кравцева воплощает идею потерянности: усадьба полуразрушена, покосившиеся, ничего не поддерживающие колонны бесцельно разбросаны в пространстве. В центре сцены — новенькая резная беседка на высоких столбах и с лестницей, под ней — ударная установка. На площадке беседки мать Войницкого (Анастасия Лукина) занимается аэробикой в шляпе и облегающем костюме.
Сцена завалена предметами, утратившими своё назначение: автомобильные шины, например, становятся то стульями, то чайным столиком. Усадьба напоминает чулан, куда сносят старьё: металлическая кровать, кресло-качалка, кузов легкового автомобиля, чайные сервизы, сувениры прошлого — олимпийский вымпел, репродукции «Трёх богатырей» и «Неизвестной», маленькая бумажная икона-оберег. Нарочитый беспорядок визуализирует чеховскую мысль: «на сцене люди обедают, пьют чай, а в это время решаются их судьбы». Хаос не только передаёт крайнюю бедность и добровольное желание героев спрятаться от жизни, но и становится прямым следствием их глубокого внутреннего кризиса.
В ткань спектакля органично вплетён образ молодого работника (режиссёрский персонаж в исполнении Павла Зубенко), который пытается починить не только разрушающийся дом, но и жизни его обитателей. Редкие появления героя, сопровождаемые стуком «говорящего» молотка, делают его заметным для окружающих, но те лишь раздражённо бросают: «Не стучи!» — и прогоняют прочь. Образ настойчивого и молчаливого работника завязан с персонажем Сони, не замечающей его влюблённых взглядов, раз за разом отказывающейся от яблок и «равной» любви.
Приезд четы Серебряковых нарушает устоявшийся порядок в усадьбе. Профессор (Сергей Худобенко) предстаёт как «мелкий божок», привыкший ко всеобщему обожанию.
Его появления при полном параде и в сопровождении «свиты» выглядят нелепо и диссонируют с окружающей действительностью; подобно потухшему светилу, он требует, чтобы все вращались вокруг него.
За обожание герои расплачиваются тихой скукой, монотонной жизнью, угасанием. Но если одно солнце заходит, должно взойти другое, хоть и искусственное, воплощением которого становится «кукольная» Елена Андреевна (Алёна Фёдорова) в розовом костюме и с пустым взглядом. Астров точно описывает молодую хозяйку в разговоре по душам с Соней: «Она прекрасна, спора нет, но… ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех нас своею красотой — и больше ничего». Мужчины слетаются на этот цветок, только замершая от скуки, надменно-беззащитная Елена Андреевна, как «Неизвестная» с картины, не может никого отогреть. Добровольное духовное рабство героев, вращение «планет» вокруг «светил» режиссёр мастерски передаёт через геометрию мизансцен — чёткие фигуры, линии и противопоставление героев по разным сторонам сцены. Пространственное решение становится визуализацией внутренних конфликтов.
Спектакль как бы проходит под знаком заповеди «Не сотвори себе кумира», которую олицетворяет старая няня (Елена Заиграева), практически всё время сидящая в правом углу у чайного столика и читающая Молитвослов. При минимуме реплик актриса демонстрирует глубинную вовлечённость в жизнь всех персонажей. Редкое повышение её голоса, напоминающего о христианских заветах, становится комментарием к поступкам остальных героев. Она словно ангел-хранитель усадьбы.
Прогрессивный и деятельный Астров (обаятельный Евгений Точилов) — герой скорее нашей эпохи, нежели чеховской: подтянутый и мускулистый романтик-велосипедист, разъезжающий по кругу, скрывается под маской иронии. Партитура роли выстроена на контрасте внешней активности и внутренней пустоты. Как врач, он отстранённо наблюдает за окружающими, видя их несовершенства, но подвержен и приступам самолюбования после пары рюмок.
Физически крупный Войницкий (Борис Косицын), разочарованный в кумире-профессоре, переживает крах веры. Актёр играет человека усталого, опустошённого, но со внутренним стержнем — самого что ни на есть стоика. Именно эта глубокая, негромкая убеждённость, с которой герой проживает свою трагедию, делает его эмоциональным и интеллектуальным центром спектакля.
Подросток Соня (Елизавета Кухтина) в серой рубашке, шапке и очках, с угловатой походкой, находит в молодой мачехе идеал, а в докторе — недосягаемую любовь (как тут не влюбиться в зрелого мужчину-философа с нежной душой). Семь лет безответного чувства не омрачают её существования; она переживает свою влюблённость легко, по-девичьи, без надрыва и самопожертвования. Мягкий характер делает её единственной из героев способной на сострадание. Однако Соня отвергает любовь работника — единственного обитателя усадьбы, кто пытается остановить разруху в доме и в жизнях.
Каждый ищет способ заглушить внутреннюю пустоту: алкоголь, женщина и даже музыка. Внизу, под резным балконом, стоят инструменты современной рок-группы: ударные, гитары. Войницкий, Астров и Телегин-Вафля (Василий Кондрашин) становятся участниками импровизированной boysband. Они играют песню «У неё всё своё» Владимира Высоцкого, которая иллюстрирует их шаткое душевное состояние. Музыка перерастает в концептуальный компонент художественной реальности спектакля:
Ну, а я ангажирую угол у тёти.
Для неё всё свободное время моё,
На неё я гляжу из окна, что напротив».
Кульминацией спектакля становится монолог Войницкого о потерянной жизни, вырастающий до отчаянного крика после речи профессора. С беседки-трибуны, возвышаясь над окружающими, с «лавровым венком» на шее, Серебряков вещает о продаже усадьбы. «Светило» потухло — к нему обращены спины; на лицах — недоумение и усталость от надоедливых речей, и лишь старуха-тёща готова продолжать движение по орбите обожания.
Дядя Ваня доходит до греха: сначала уничтожает труды профессора, затем совершает попытку убийства и задумывается о самоубийстве. Но, пережив трагедию, он словно начинает новую жизнь: вроде бы всё по-прежнему, но он уже другой. Трогательно-лирична его попытка уехать на каркасе-автомобиле с Астровым, думающим о лесах и долгой дороге. Мечты растают, доктор потребует вернуть морфий — и останется жизнь, которую нельзя переписать, а нужно «не грустить, не впадать в философию, а работать».
В спектакле много разговоров, и слушать их не скучно — они содержательны. Ритмический рисунок постановки строится на чередовании словесных потоков и мгновений тишины на сцене и в зале. Театральная условность позволяет зрителю погрузиться в подтекст происходящего.
Отъезд четы Серебряковых неизбежен, но доктор предпримет последнюю попытку: позовёт Елену с собой — в жизнь чувств. Та на мгновение сядет на его велосипед, обретая щемящую гармонию с недавно чужим мужчиной, замирая в позе молчаливого прощания с людьми, вдруг ставшими близкими. Но долг побеждает, и она, склонив голову, помогает немощному Серебрякову покинуть усадьбу. Несчастная женщина, чья жизнь лишена смысла.
Череда разладов сходит на нет. Последний монолог Сони неслучайно произнесён на возвышении — торжественный, воодушевлённый, он даёт надежду. Принятое из рук работника яблоко, брошенная Астровым фраза об Африке — всеобщий смех, радость и пробуждение. Жизнь без кумиров возможна. Затухает свет, но лампада над ликом Божьей Матери не гаснет.
Анатолий Праудин исследует вечные вопросы через призму современности, следуя тексту Чехова. Энергия музыки, сценографический коллаж и неоднозначные герои создают спектакль, где жанр балансирует между психологической драмой и притчей, создавая многомерное театральное высказывание о вечных ценностях в эпоху перемен.
Фото: сайт театра
