Счёт в пользу молодых
Рецензия на спектакль Льва Додина «Свои люди — сочтёмся» Молодой студии МДТ — Театра Европы
Выпускной актёрский курс Льва Додина представил на главной сцене Малого драматического театра — Театра Европы свой второй спектакль. Дебют Молодой студии состоялся в этом году здесь же с дипломной постановкой «Ромео и Джульетта во мгле», в которой был задействован весь курс — 21 человек. Для нового спектакля студийцев выбор Мастера пал на одну из лучших комедий Александра Островского, «Свои люди — сочтёмся».
Для первого спектакля, «Ромео и Джульетта во мгле», Лев Абрамович создал масштабный сценический текст, в котором разъятые на молекулы хрестоматийные сцены из пьесы Шекспира соединялись с фрагментами текстов Яна Отченашека, Александра Солженицына, Питера Абрахамса, Виктора Астафьева. В новом спектакле делается шаг от многофигурного полотна к камерной портретности, к индивидуальным актёрским интонациям. «Свои люди — сочтёмся» — пьеса немноголюдная, она даёт актёрам возможность показать своё умение погружаться в обширные и глубокие характеры. К тому же это произведение особенно важно для самого Додина. Свой творческий путь он начинал в ленинградском ТЮЗе им. А.А. Брянцева под руководством Зиновия Корогодского, вместе с которым и выпускал свои спектакли, и постановка пьесы Островского в 1972 году стала первой самостоятельной режиссёрской работой Додина, которой он громко заявил о себе. Спустя полвека Додин вновь обращается к этой пьесе, чтобы поставить её с актёрами Молодой студии — теми, кто только начинает свой профессиональный путь.
В соавторстве с художником Александром Боровским и художником по свету Дамиром Исмагиловым Лев Абрамович создаёт отвлечённый образ барского дома. В центре сцены расположена белоснежная балюстрада из пузатых балясин, которая буквой «П» обрамляет открытый трюм, в который спускается лестница – по ней герои спектакля выходят на сцену. Вокруг балюстрады выстраиваются все мизансценические рисунки. Границы дома очерчены глухой, иссиня-чёрной стеной у задника с белыми полуколоннами (костюмы хозяев дома также выдержаны в благородной синей гамме). Можно предположить, что мы видим террасу большого дома Самсона Силыча, но за порог нас не пускают. Особенность террасы в том, что ведущая на сцену лестница расположена в трюме, поэтому, когда герои взлетают по ступеням вверх, создаётся впечатление, будто они забираются на чердак.
Додин ужал объём пьесы, сократив многие бытовые разговоры персонажей; диалоги стали суше и короче, и отношения между героями во многом рассказываются языком мизансцен. Уже в первой сцене, в которой Олимпия (Софья Запорожская) кружится в танце и закручивает матери Аграфене Кондратьевне (Анастасия Бубновская) небольшой скандальчик по поводу замужества, в момент предполагаемого примирения героини остаются плакать по разные стороны балюстрады, а между ними — пустота трюма, как пропасть между поколениями. Поднимающаяся из-под пола Устинья Наумовна (Инесса Серенко) чуть растерянно задерживается в середине лестницы, и, пока она здоровается с хозяйками дома, взбирающийся наверх Самсон Силыч (Ярослав Васильев) перешагивает через Устинью, не обращая на прижавшуюся к ступеням женщину никакого внимания. Сысой Рисположенский (Данил Кулик) зависает по пояс в яме, и весь его первый диалог с Большовым проводится через зал, будто Сысой Псоич, этот грузный, но мягкий человек с румянцем, не смеет даже обернуться лицом к стоящему по центру террасы барину. Похожим образом начинается сцена Большова с Лазарем Подхалюзиным (Михаил Тараторкин). Когда Лазарь Елизарыч поднимается по лестнице, его щупленькая фигурка так же замирает где-то посередине, а потом становится и того меньше: герой садится на верхнюю ступеньку лицом к Самсону Силычу и становится не больше жучка на фоне рослого Большова. В этом чётком, графичном рисунке обнаруживается почти детская беззащитность Подхалюзина перед барином. Так Додин создаёт для молодых артистов устойчивые опоры для дальнейшего выстраивания ролей.
Эта «маленькость» и хрупкость Подхалюзина рассыпается уже в следующей сцене, в которой разворачивается его большой саморазоблачающий монолог о собственной беспринципности и расчётливости. Тараторкин блестяще прочитывает его, оплетая своего героя теми же путами экзистенциальных мучений, которыми был повязан Родион Раскольников. Островский за несколько десятилетий до Достоевского сформулировал свою идею разрушающей вседозволенности, согласно которой можно и отца сожрать, и старуху-процентщицу убить, только в социальной среде «Своих людей» победитель получает всё, не раскаиваясь и не испытывая мук совести. Нижний фронтовой, неяркий свет, проходя из трюма и через балясины, рисует на Тараторкине драматичные тени, будто он и вправду находится на чердаке у Родиона. Подхалюзин начинает монолог настороженно, прижимая свой нелепый котелок к груди, и всё время нервно оглядывается через плечо. Постепенно в его интонациях неуверенность сменяется гордыней, взгляд тёмных глаз начинает гореть безумием, а в чуть скошенной улыбке читается испуг и вместе с тем — вожделение от новообретённой силы для исполнения коварного замысла. В кульминации монолога Подхалюзин в кураже запрыгивает на перила, вырастая над барским домом и готовясь прибрать его к рукам. Идея сверхчеловека опьянила Подхалюзина настолько, что в этот момент никакие моральные колебания не способны его пошатнуть.
Впрочем, драматичных эпизодов в постановке не так много; спектакль крепко стоит в комедийном жанре и насыщен выразительными комедийными портретами. Устинья Инессы Серенко — эффектная, рослая женщина с преувеличенной мимикой — мастерски показывает «женщину из народа». Прекрасна её финальная сцена, когда Устинья вместо обещанного ей внушительного гонорара получает от Подхалюзина скомканную и размякшую от воды купюру: она брезгливо держит её двумя пальцами и застывает в глубоком потрясении — даже этот драматичный эпизод в исполнении актрисы пропитан комической экспрессией. Рисположенский Данилы Кулика — менее пьющий и болтливый, чем у Островского, но комичен своей мягкотелостью и какой-то трогательной рассеянностью, тем, как он всё время трепетно прижимает к животу свой портфельчик. Большов — Васильев здесь не типичный купец: высокий, стройный и элегантно одетый мужчина, поначалу излишне развязный, но тем интереснее наблюдать перемену образа от пьяного и растрёпанного кутилы к солидному господину и, наконец, до гротескной фигуры нищего в цепях и лохмотьях. Аграфена Кондратьевна Бубновской во многом за счёт травестирования возраста предстаёт не запуганной и забитой старушкой, а витальной женщиной; особенно запоминаются её игривые реакции в спорах с грозным мужем. Замечательна и Олимпиада Софьи Запорожской — она играет милую дурочку, да не простую: хоть и хнычет из-за жалкого вида представленного ей жениха Подхалюзина, да только взгляд у неё умный, упрямый — она точно знает, чего хочет. Потому в финале Липочка с самодовольным видом распускает тугую косу — развязывает всю себя. Перешагнув через родителей, она исполнила свою мечту и теперь сидит в богатом кресле напротив своего пусть всё ещё жалкого, но одетого в пальто с меховой оторочкой жениха. Весь дом их устлан роскошными красными коврами, а Тишки-близнецы (Семён Козлов и Степан Абрамов) услужливо подносят им виноград на серебряных подносах и омывают ноги шампанским.
Молодые нувориши, не обременённые совестью, дорвались до денег и свободы от родителей и господ, но ещё не успели нравственно омертветь. В последней сцене молодожёны кружатся в белом танце по родительскому дому под музыку Валерия Гаврилина и оглушительный хохот Липы — им пока что хочется только кутить и упиваться новыми возможностями. А впрочем, чем ещё заниматься молодым? Судьба наверняка выставит им счёт. Но, сидя в зрительном зале, интереснее всего не пытаться предсказывать судьбу главных героев пьесы, а наблюдать за ростом и профессиональным взрослением молодых талантливых актёров на сцене.
